Все (...) познается легче, если (...) расчленено на части не слишком мелкие (...). У чрезмерной дробности тот же порок, что у нерасчлененности. Что измельчено в пыль, то лишено порядка.

«Письма к Луцилию», 89, 3 (141, с.197)

Вы (чревоугодники) несчастны, ибо (...) голод ваш больше вашей же утробы! «Письма к Луцилию», 89, 22 (141, с.201)

Говори (...), чтобы (...) услышать и самому; пиши, чтобы самому читать, когда пишешь.

«Письма к Луцилию», 89, 23 (141, с.201)

Самый счастливый - тот, кому не нужно счастье, самый полновластный -тот, кто властвует собою.

«Письма к Луцилию», 90, 34 (141, с.207)

Природа не дает добродетели: достичь ее - это искусство. (...) (Древние) были невинны по неведенью; а это большая разница, не хочет человек грешить или не умеет.

«Письма к Луцилию», 90, 44, 46 (141, с.208)

Безопасного времени нет. В разгаре наслаждений зарождаются причины боли; в мирную пору начинается война.

«Письма к Луцилию», 91, 5 (141, с.209)

Судьба городов, как и судьба людей, вертится колесом. «Письма к Луцилию», 91, 7 (141, с.210)

Беда не так велика, как гласят о ней слухи. «Письма к Луцилию», 91, 9 (141, с.210)

Прах всех уравнивает: рождаемся мы неравными, умираем равными. «Письма к Луцилию», 91, 16 (141, с.211)

Пока смерть подвластна нам, мы никому не подвластны. «Письма к Луцилию», 91, 21 (141, с.212)

Наслажденье - это благо для скотов. «Письма к Луцилию», 92, 6 (141, с.213)

Наполнять надо душу, а не мошну. «Письма к Луцилию», 92, 31 (141, с.217)