по улицам из Моссовета, мне удалось доходчиво заступиться за «домовладельческое» имя Лаврушинского переулка, значащего для нашей культуры много больше, чем фамилия безвестной купчихи Лаврушиной. Многих тогда убедил и мой протест против давнего переименования Коровьего Брода, когда Бычий Брод — Оксфорд — находится в гаком почете у высших аристократов Британии.

«Ни одно доброе дело не должно остаться безнаказанным» — присутствовавшие на этом заседании моссоветчики во главе с сотрудницей аппарата Л.Н. Богатковой ввели меня как представителя Географического общества в состав своей комиссии, то есть превратили «критика со стороны » в соучастника, отныне отвечающего за принимаемые решения.

Убежденная нами в неправоте директив о разыменованиях всего божественного и частновладельческого, комиссия мудро решила не добиваться пересмотра действовавших рекомендаций (горком не пошел бы против Хрущева, продолжавшего нагнетать безбожие) и предпочла другое средство — тихое игнорированье советов, неприятие их к исполнению, фактический ползучий саботаж... Мы и не знали тогда, что такой способ сопротивления давненько уже бытовал па Руси. Об этом в «Российской газете» за 9 февраля 1994 года нам напомнил один из ведущих краеведов С.О. Шмидт в своем очерке «Черная пуля у Черной речки». Еще острослов Полетика, ставший русским посланником в Финляндии, изрек: «В России от дурных мер, применяемых правительством, есть одно спасение: дурное исполнение».

В сохранившихся списках намечавшихся искоренений видна рука П.В. Сытина. Будучи и в конце 50-х, и даже в начале 60-х годов членом нашей комиссии, он почему-то не раз выступал с несогласиями по поводу защиты частновладельческих и «религиозных» названий — впечатление было такое, что он не только не преодолел установок, которым мы сопротивлялись, но высказывал даже признаки досады, что мы недооцениваем его авторских инициатив в этом деле, хоть