84    Постигая Москву

и есть: семь высотных зданий, по сей день определяющих силуэт Москвы, построены на самых важных, самых заметных местах города. Все они обращены к одной точке пересечения. Но точка эта — не Кремль, а «Дворец Советов», несуществующий и все же существующий. Как охарактеризовать это в двух словах, какая напрашивается метафора? Периферия без центра? Аккорд без доминанты? Фиксация точек схода без исходной точки? Чисто эмпирически воображаемые оси между высотными зданиями пересекаются на месте бассейна «Москва»; воображение наблюдателя, конечно имеющего за плечами некоторые исторические изыскания, подсказывает ему: семь высотных зданий, формирующих профиль города, только тогда образуют целостный ансамбль, когда обостренный историей взгляд добавляет к ним центральную деталь — то «главное здание», которое должно было стать одновременно высшим и величайшим. Розыски в материалах 1930— 1940-х гг. однозначно показывают, что Дворец Советов задумывался как центр новой, реконструированной Москвы. Но и здесь ситуация изменилась в процессе планирования: если поначалу речь шла о том, что дворец должен вписываться в картину города, то принятие чудовищного проекта означало практически обратное, а именно подчинение города размерам и облику дворца.

Так что же в действительности осталось для будущего от этого монумента? В образе города, сказал бы я, остался императив, передаваемый высотными зданиями «пряничного» стиля, — без относящегося к нему восклицательного знака, а главное, без императора. Но даже этого более чем достаточно для монумента, который так и не был построен, и для давно умершего императора.

Постскриптум: в книге Лиона Фейхтвангера «Москва, 1937. Отчет о поездке для моих друзей», вышедшей в 1937 г. в амстердамском издательстве «Кверидо», я случайно нашел раздел под названием «Вавилонская башня». Фейхтвангер говорит в нем не о конкретном Дворце Советов, о котором, несомненно, был наслышан, он использует тему строительства вавилонской башни как метафору, обращая ее против мифа. Он пишет: «Воздух, которым дышат на Западе, — это нездоровый, отработанный воздух. У западной цивилизации не осталось больше ни ясности, ни решительности. Там не осмеливаются защищаться кулаком или хотя бы крепким словом от наступающего варварства, там это делают робко, с неопределенными жестами; там выступления ответственных лиц против фашизма подаются в засахаренном виде, с массой оговорок». Затем писатель делится своими впечатлениями от СССР: «Когда из этой гнетущей атмосферы изолгавшейся демократии и лицемерной гуманности попадаешь в чистый воздух Советского Союза, дышать становится легко. Здесь не прячутся за мистически-пышными фразами, здесь господствует разумная этика, действительно “more geometrico