88    Постигая Москву

хитекторы из московского центра. В архитектуре выставки всегда есть что-то от предвосхищения будущего; здесь, естественно, речь идет о предвосхищении единства советского народа, великого синтеза. Но синтез нельзя «сделать», его можно инициировать и предоставить ему развиваться, по-ложась на будущее. Я объясняю возникающее чувство замешательства, даже дискомфорта именно впечатлением нарочитости, искусственности, «сделанности».

Есть и еще кое-что, по меньшей мере, вызывающее определенный рефлекс, раздражающее. Повсюду на передний план пробивается торжествующий жест. Крестьянки, вяжущие снопы, рабочие, запускающие механизмы, идеальные образы, указующие вперед. Ничто не говорит собственно об объектах осмотра, экспонатах. Гордый, демонстративный жест господствует над очевидностью реального дела. Не все и не всегда, должно быть, воспринимали это как некое несоответствие. В эпоху, еще исполненную пафоса, вряд ли кто-то находил в этом что-нибудь неприятное, даже назойливое. В эпоху же, когда пафос остался позади, а посетители разъезжают по территории выставки в электрокарах, привлечь, вероятно, может разве что своеобразие того или иного здания, какая-нибудь диковинка — скажем, первый спутник или демонстрация новейшего доильного аппарата.

Посетитель движется по странной местности, обходит фасады храмов, выпивает чашечку кофе на балконе, где без затруднений могла бы разместиться императорская свита. Даже прозаический павильон «Мясная промышленность» представляет собой нечто живописно-ужасное: наверху, где обычно теснятся квадриги, посетитель видит могучего быка, удерживаемого мускулистым гладиатором, который, собственно говоря, не кто иной, как мясник. Несколько комичное впечатление производит обегающая здание лента из отрубленных бычьих голов.

От архитекторов выставки требовали слишком многого: власти не желали примириться со скупым языком простой выставочной архитектуры, а стиль новой эпохи еще не созрел, орнаментальный язык не сформировался, национальное своеобразие не только не стерлось, но, напротив, лишь начало развиваться — как же мог архитектор воплотить требуемую идею, хотя бы в первом приближении?

Предвосхищение «лучшего будущего», водворение рабочего и крестьянина на место наследников богатств и роскоши прошлого со временем мстит за себя. Стоит только представить себе это сочетание: рядом с храмом — двигатели ракеты, запустившей на орбиту первого человека; перед покрытым глазурью куполом мечети — трансформаторная станция. Значит, уже тогда должно было существовать заметное противоречие между переворотом, сломом старого мира, мыслью о «Генри Форде с большевистским настроем» и идеей сохранения былой пышности. Сегодня каждый кран,