168    Постигая Москву

проявляется именно там, где она сталкивается с природой человека, казавшейся поначалу несокрушимой. Впрочем, у меня всегда возникало впечатление, что «сильный человек» воплощен прежде всего в советской женщине. Она хранит домашний очаг и демонстрирует это публично. Здесь также было бы уместно феноменологическое исследование, чтобы проникнуть вглубь, за клише о традиционном матриархате или эмансипированной женщине.

Под конец еще одно наблюдение: в метро и вообще во всех местах, где собирается много людей и способы общения подвержены особенно сильным нагрузкам, я спрашивал себя: как можно — во всяком случае в таких агломерациях — выживать без форм вежливости, ставшей само собой разумеющейся? Мне было неясно: рушится ли вежливость под напором массы или же протестантская этика никогда не была по-настоящему внутренне усвоена, не вошла в плоть и кровь человека настолько, чтобы выдержать экстремальные ситуации повседневности? Здесь я встретил гораздо больше сердечности, ошеломляющей потому, что она проявляется так непосредственно, без околичностей, словно встретились давние знакомые; иногда это приятно компенсирует долгий утомительный день. Оборотная сторона подобной прямоты — своего рода беспощадность, даже жестокость, ранящая в той же мере, в какой приятна сердечность. Отсутствует посредничество необязательно-обязательного, наигранной формальности, которая гарантирует анонимность, но в то же время необходимую дистанцию и безопасность.

Кажется, похожее происходит и на уровне речи — как приятно нередко бывает прямое, можно даже сказать учительское, обращение по сравнению с «рефлексивно амортизированной речью партнера по дискурсу», но как невыносима в то же время неспособность употреблять связующее сослагательное наклонение и формальная приверженность к «общему мнению». Тут все еще чувствуется что-то от иерархии мышления и знания, от подчиненности «Я» по отношению к «Мы». И это затрудняет общение, делает его напряженным еще прежде, чем собеседники дойдут до сути.

Так легко согласиться с тем, что протестантская этика сюда еще не дошла, страну и людей сдерживают лишь остатки внутренней дисциплины. Легко предположить и прямо противоположное — что здесь уже сформировался «собственный тип» поведения, ассимилирующий другие, чуждые. И то, и другое неверно. Едва удается углядеть явления из далекого прошлого, как они тотчас же исчезают, играя, в виде фрагментов и частиц, роль связующего клея в более широком контексте. Если же смотреть на контекст, на «советский образ жизни», он оказывается рыхлым, рассыпающимся, зависящим от вставок и образцов из другого культурного круга. Тезис, согласно которому мы имеем дело с совсем другой цивилизацией, столь же мало соответствует действительности, сколь и утверждение, будто мы, чужаки, встречаем здесь себе подобных.